Неточные совпадения
— Нечего их ни жалеть, ни жаловать! — сказал старичок в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего у тебя и управы искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня
сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских
командиров.
В сенях, за вытащенным из избы столиком,
сидел известный нам старый трубач и пил из медного чайника кипяток, взогретый на остатках спирта командирского чая; в углу, на куче мелких сосновых ветвей, спали два повстанца, состоящие на ординарцах у
командира отряда, а задом к ним с стеариновым огарочком в руках, дрожа и беспрестанно озираясь, стоял сам стражник.
Сидим мы, бывало, в клубе и трактуем, кто остался победителем при Черной, как вдруг в залу влетает батальонный
командир и как-то необыкновенно юрко, словно его кто-нибудь с праздником поздравил, возглашает...
Прочие роты проваливались одна за другой. Корпусный
командир даже перестал волноваться и делать сбои характерные, хлесткие замечания и
сидел на лошади молчаливый, сгорбленный, со скучающим лицом. Пятнадцатую и шестнадцатую роты он и совсем не стал смотреть, а только сказал с отвращением, устало махнув рукою...
Ромашову вдруг вспомнился один ненастный вечер поздней осени. Несколько офицеров, и вместе с ними Ромашов,
сидели в собрании и пили водку, когда вбежал фельдфебель девятой роты Гуменюк и, запыхавшись, крикнул своему ротному
командиру...
Офицеры вышли из строя и сплошным кольцом окружили корпусного
командира. Он
сидел на лошади, сгорбившись, опустившись, по-видимому сильно утомленный, но его умные, прищуренные, опухшие глаза живо и насмешливо глядели сквозь золотые очки.
В половине одиннадцатого приехал полковой
командир. Под ним был огромный, видный гнедой мерин, весь в темных яблоках, все четыре ноги белые до колен. Полковник Шульгович имел на лошади внушительный, почти величественный вид и
сидел прочно, хотя чересчур по-пехотному, на слишком коротких стременах. Приветствуя полк, он крикнул молодцевато, с наигранным веселым задором...
Жилище батарейного
командира, которое указал ему часовой, был небольшой 2-х этажный домик со входом с двора. В одном из окон, залепленном бумагой, светился слабый огонек свечки. Денщик
сидел на крыльце и курил трубку. Он пошел доложить батарейному
командиру и ввел Володю в комнату. В комнате между двух окон, под разбитым зеркалом, стоял стол, заваленный казенными бумагами, несколько стульев и железная кровать с чистой постелью и маленьким ковриком около нее.
В блиндаже
сидел генерал NN,
командир бастиона и еще человек 6 офицеров, в числе которых был и Праскухин, и говорили про разные подробности дела.
На одной из кроватей спал моряк, совершенно одетый, на другой, перед столом, на котором стояло две бутылки начатого вина,
сидели разговаривавшие — новый полковой
командир и адъютант.
— До свидания, — сказал ему майор,
командир другого батальона, который оставался в ложементах, и с которым они вместе закусывали мыльным сыром,
сидя в ямочке около бруствера: — счастливого пути.
Бывшие там в это время старинные двадцатипятилетние ссыльные из дворян, встретившие нас с глубокой симпатией и имевшие с нами сношения все время, как мы
сидели на пересыльном дворе, предостерегали нас от будущего
командира нашего и обещались сделать все, что только могут, через знакомых людей, чтоб защитить нас от его преследования.
(Прим. автора.)], посреди светлой комнаты, украшенной необходимыми для каждого зажиточного крестьянина старинными стенными часами, широкою резною кроватью и огромным сундуком из орехового дерева,
сидели за налощенным дубовым столом, составляющим также часть наследственной мебели, артиллерийской поручик Ленской, приехавший навестить его уланской ротмистр Сборской и старый наш знакомец,
командир пехотной роты, капитан Зарядьев.
— Меня зовут Петр Николаевич… И мне тоже не спится.
Сидел,
сидел у вашего
командира, надоело: засели за карты, да и перепились все… Ах, какая ночь!
Батальонный
командир, Черноглазов господин,
Он не спал, не дремал, батальон свой обучал,
Он на лошади
сидел, никого знать не хотел.
Николка. Ругай, ругай родного брата. Я знаю, чего ты
сидишь! Знаю, ты
командир, смерти от позора ждешь, вот что! Ну, так я тебя буду караулить. Ленка меня убьет.
— Да, кто не служил в кавалерии, тот никогда не поймет нашего брата. — Он сел верхом на стул и, выставив нижнюю челюсть, заговорил басом. — Едешь, бывало, перед эскадроном, под тобой чорт, а не лошадь, в ланцадах вся;
сидишь, бывало, этак чортом. Подъедет эскадронный
командир на смотру. «Поручик, говорит, пожалуйста — без вас ничего не будет — проведите эскадрон церемониалом». Хорошо, мол, а уж тут — есть! Оглянешься, крикнешь, бывало, на усачей своих. Ах, чорт возьми, времечко было!
То, к чему он больше и больше привязывался с самого раннего детства, о чем любил думать, когда
сидел, бывало, в душном классе или в аудитории, — ясность, чистота, радость, всё, что наполняло дом жизнью и светом, ушло безвозвратно, исчезло и смешалось с грубою, неуклюжею историей какого-то батальонного
командира, великодушного прапорщика, развратной бабы, застрелившегося дедушки…
Не доходя верст пяти до Высоких Снежков, военный отряд был опережен шестеркою курьерских лошадей, которые мчали дорожный дормез. Из окошка выглянула озабоченная физиономия генерала, мимолетом крикнувшего
командиру отряда, чтобы тот поспешил как можно скорее. Рядом с генералом
сидел адъютант, а на козлах и на имперьяле — два ординарца из жандармов. Через несколько минут взмыленная шестерка вомчалась в село и остановилась на стоялом дворе, в виду волнующейся площади.
И сейчас типичный представитель таких
командиров из пруссаков
сидел перед ним, небрежно окидывая его через плечо косым, недоброжелательным взглядом..
То же самое тайною, невысказываемою мыслью
сидело в головах солдат. Когда улеглась паника от обстрела переправы, откуда-то донеслось дружное, радостное «ура!». Оказалось, саперы под огнем навели обрушившийся мост, вывезли брошенные орудия, и
командир благодарил их. А по толпам отступавших пронесся радостно-ожидающий трепет, и все жадно спрашивали друг друга...
Однажды вечером оба наши госпиталя получили из штаба корпуса приказ: немедленно передвинуться из деревни Сяо-Кии-Шинпу на запад, в деревню Бейтайцзеин. Когда этот приказ был получен, племянница Султанова, Новицкая, почему-то чрезвычайно обрадовалась. У них
сидел адъютант из штаба корпуса; провожая его, она вся сияла и просила передать корпусному
командиру ее «большое, большое спасибо».
За одним столом
сидела «знать», — корпусный
командир, начальник штаба, Новицкая и Султанов, за другим — остальные сестры и штабные чином помельче.
Савин в это время
сидел с
командиром архангелогородского полка флигель-адъютантом полковником Шлитер.
— По правде сказать, и об этом разговор был, кричат, словом, чтобы и корня не было! Мы уж их уговаривали: за что нашего
командира убивать? Тут и другие сказали: ведь, дескать, чуть что, и он от нас не уйдет, как гость
сидит, — приди и бери!
Первой роты
командир под винтовкой стоит — тетка его за разбитый графин поставила; второй роты — бабушку свою в Москву рожать повез; третий роты — змея на крыше по случаю ясной погоды пускает; четвертой роты — криком кричит, голосом голосит, зубки у него прорезываются; пятой роты — на индюшечьих яйцах
сидит, потому как индюшка у него околевши; шестой роты — отца дьякона колоть чучело учит; седьмой роты — грудное дитя кормит, потому супруга его по случаю запоя забастовала…
Вечером
сидит командир один: полстакана чаю, пол — рома. Мушки перепархивают. Тишина кругом. Будто старушку огуречным рассолом залило. В задумчивости он пришел, в полсвиста походный марш высвистывает. Таракан через мизинный перстень рысью перебежал, — что оно по пензенским приметам означает: чирий на лопатке вскочит альбо денежное письмо получать? Тьфу, до чего мамаша голову задурила!
— Обидно уж больно, ваше высокоблагородие.
Командир полка встренется, во фронт встать надо… А тут мопса у тебя на шпоре
сидит. Опять же куфарки задразнят.
За кофием грозная барыня
сидит — по столу зорю выбивает. Насупилась. Собой красавица: у полкового
командира мамка разве что чуть пополнее…
Лельку ребята выбрали
командиром одного из «преуспевающих» взводов. В юнгштурмовке защитного цвета, с ременным поясом, с портупеей через плечо, она
сидела, положив ногу на ногу. К ней теснились девчата и парни, задавали торопливые вопросы. Она отвечала с медленным нажимом, стараясь покрепче впечатлеть ответы в мозги. В уголке, за буфетным столиком, одиноко
сидел Ведерников и зубрил по книжке, не глядя по сторонам.
Вижу, что нечто дивное нам на Руси готовится и зреет: в судах лихоимство ожесточенное; в молодых головах шатость; восьмой смертный грех все усиливается; а поляки
сидят председателями и советниками, и
командирами.
— Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, — сказал штаб-офицер, указывая на этих людей. — Распускают
командиры. А вот здесь, — он указал на раскинутую палатку маркитанта, — собьются и
сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
— Мне-то что. Не я распорядки здешние заводила. Зато без
командиров живем. Вот сменюсь, да пойду с бабами в чехарду играть… Тебя как звать-то? Что скучный
сидишь?